"Взращивание масс" Дэвида Хоффмана представляет собой интересный пример применения фукольдианской оптики к раннему советскому государству. Традиционный нарратив, посвященный СССР, особенно довоенному, построен вокруг разрыва/катастрофы. До 1917 года существовал нормальный мир, после чего случился противоестественный и уникальный социальный эксперимент. Тезис о "норме", существовавшей до большевиков, давно удивляет меня. Итогом развития "нормального мира без социальных экспериментов" стала четырехлетняя война, в которой миллионы людей гнили заживо в окопах и травили друг друга отравляющими газами. С другой стороны, достаточно известной является история о том, что поскольку Маркс не оставил конкретного рецепта организации экономики в ходе перехода к коммунизму, то большевики, начиная с 1918 года, вдохновлялись ближайшим успешным опытом - военной мобилизационной экономикой Германии эпохи Первой мировой войны. Последняя включала в себя центральное планирование и распределение, всеобщую занятость и концентрацию отраслей в рамках крупных трестов. Советский "экономический эксперимент" вплоть до середины 1985 года был вариациями на тему кайзеровской организации снабжения фронта, подкрепленным квазимарксистской идеологией. Хоффман идет дальше. Он берет типичные фукольдианские сюжеты: демографию, гигиену, надзор и цензуру, - и показывает, что основные модели советского общества были фактически созданы до 1917-1918 годов. Знаменитая продразверстка была организована царским правительством в 1915 году, с начала войны власти империи депортировали около 1 млн человек из числа этнических меньшинств, ввели военную цензуру, интересовались статистикой и экономическим планированием, а также пытались вводить централизованную модель социального обеспечения - здоровые люди нужны были государству для ведения массовой войны. Общество, мобилизованное государством для ведения войны, конечно, не было изобретением империи. Соответствующие модели социального контроля и социальной инженерии были заимствованы на Западе. После 1918 года в основных странах Европы был установлен конституционный порядок, а меры военной мобилизации ограничены, хотя и не полностью. В Германии эхо Первой мировой привела к власти нацистов, в других странах, например, во Франции, была создана современная система демографического контроля и "оздоровления нации", в Англии к 1940 году родилась идея welfare state как противоположность "милитаристскому государству" Гитлера. Аналогичной логикой "заботы о массах" вдохновлялся Новый курс Рузвельта. По Хоффману, советский эксперимент был частью общемирового процесса построения государства модерна. Последнее представляет собой своего рода фукольдианскую карикатуру, в котором мудрое правительство, действия которого обусловлено современными "науками о человеке", делает ставку на медицину, массовое образование и полицейский контроль ради оздоровления и взращивания масс. Делению на классы в советском обществе, например, соответствовали евгенические теории, популярные во всей Европе: для государственного управления важно, что граждане должны быть разделены на категории и классифицированы в соответствии со своими качествами. Советский опыт, если оставить в стороне сочинения Маркса, это опыт обществ эпохи Первой мировой войны, закрепленный на десятилетия в условиях "диктатуры пролетариата", т.е. в условиях действия военно-чрезвычайного положения после 1918-20 годов. Отсюда следует вывод, что для отмены советский власти недостаточно выбросить из конституции пункт о руководящей роли партии. Демонтаж советского/военного мобилизационного государства начинается не с изменения гимна и государственной символики, а с отказа от режима биополитического господства в отношении своих подданных. Иными словами, например, репродуктивные часики должны перестать тикать, а военкоматы закрыты - советская власть кончается, когда тела больше не принадлежат государству. В середине XVIII века один европейский комментатор, рассуждая о сиротских приютах, сокрушался, что такая огромная часть "людских сил" умерла, не успев "принести заметной пользы государству".